Порой, кажется, что о Николае Васильевиче Гоголе хоть раз в своей жизни писал каждый! Несчетное количество статей, научных докладов, книг – все о нем. На первый взгляд, об этом человеке известно все. На второй – ничего! Непостижимые тайны, окутывающие жизнь легендарной фигуры украинско-российской литературы прошлого века, и по сей день будоражат умы ученых, заставляя их вновь выдвигать все новые и новые версии его загадочной смерти, основываясь на таких же, в большинстве своем, непроверенных и недоказанных идеях предшественников.

Неоспоримым является лишь тот факт, что Николай Васильевич Гоголь был человеком несоизмеримо великой силы ума, личностью, по оригинальности не сравнимой ни с кем, ранее живущих. Его имя навеки будет вписано золотыми буквами в историю нашей страны.

«Обо мне много толковали, разбирая кое-какие мои стороны, но главного существа моего не определили...»

Вызывает удивление и внутренний протест то, как многие современники пишут: «Нет! На самом деле все было не так!» А как? Кто из ныне живущих может (да и вправе ли?) дать точную оценку действиям и поступкам писателя? Обвиняя предшественников в злословии и в том, что они «в который раз тревожат прах усопшего», каждый в то же время пытается выразить свою догадку, словно выхваляясь друг перед другом силой ума и оригинальностью мысли.

Но грешат этим не только современные журналисты и писатели. Достаточно вспомнить несколько имен из прошлой эпохи. В.Набоков, В. Белинский, В.Вересаев, А.Терец, С.Аксаков: не раз звучало из их уст неоправданное «сумасшедший!», не раз каждый из них не упускал возможности пустить в адрес гения очередное колкое замечание, очередную «весомую» ремарку. И это при том, что, к примеру, в доме Аксаковых долгое время царил культ Гоголя, а сам Николай Васильевич не раз в своих переписках с Сергеем Аксаковым называл его «мой добрый и близкий сердцу моему друг, Сергей Тимофеевич».

Изданная в 1987 году книга Владимира Набокова «Николай Гоголь» вызвала небывалый восторг в обществе. Еще бы, солидная публикация! И никто не воспротивился словам «Гоголь – циник, лицемер, льстец, изворотливый лгун...он стоит над пропастью...», не попытался выразить протест. А Набоков продолжал удивлять высотой мысли: «Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом «Диканьки» и «Миргорода» – о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках». Идею о том, что Николай Гоголь «стоит над пропастью», помимо Набокова поддерживал и Белинский, утверждая, что нечистая сила пребывала рядом с писателем до конца дней.

Множество книг о великом мастере слова, неоспоримо талантливых, но похожих друг на друга как две капли воды количеством нелепых и подчас оскорбительных высказываний, издавались и издаются по сей день. Взять хотя бы книгу Владимира Чижа, видного российского психиатра, выпущенную московским издательством «Республика» несколько лет назад. Взятые за основу нелепые обвинения Белинского послужили отличным стимулом для непревзойденного вывода: «Таки-да! Гоголь был психически ненормальным человеком!» Чиж считал, что глубокая религиозность Гоголя на самом деле ни что иное, как завышенная самооценка и чрезмерная самовлюбленность. Откуда такие выводы? Разве можно, основываясь только на высказываниях других людей, пусть и талантливых писателей, делать выводы, не имеющие под собой четкого обоснования?

«Гоголь был истинным христианином. Душа его была совершенна... И путь, который хотели и хотят пройти многие, до конца прошел он один. Он один сумел до конца жизни усовершенствовать свою душу настолько, что второй том «Мертвых душ» «отстал» от него, а потом был сожжен...» – цитата из попавшейся недавно на глаза статьи Сергея Гупало, современного журналиста, несомненно, порадовала позитивной критикой, однако в сотый раз доказала: мнение – еще не истина. Да и стоит ли эту истину искать?

В Российской государственной библиотеке по сей день хранится отрывок из второго тома «Мертвых душ», чудом уцелевший после сожжения. Описываемое в нем событие происходит после того, как, выпустив разоблачённого Чичикова из тюрьмы, главный в городе человек собрал подозреваемую в связях с Чичиковым элиту, чтобы произнести речь.

«...В большом зале генерал-губернаторского дома собралось всё чиновное сословие города, начиная от губернатора до титулярного советника: правители канцелярий и дел, советники, асессоры, Кислоедов, Красноносов, Самосвистов, не бравшие, бравшие, кривившие душой, полукривившие и вовсе не кривившие, – всё ожидало с некоторым не совсем спокойным ожиданием генеральского выхода. Князь вышел ни мрачный, ни ясный: взор его был твёрд, так же, как и шаг... Всё чиновное собрание поклонилось, многие – в пояс. Ответив лёгким поклоном, князь начал:

– ... Я почёл приличным повидаться с вами всеми и даже объяснить вам отчасти причину. У нас завязалось дело очень соблазнительное. Я полагаю, что многие из предстоящих знают, о каком деле я говорю. Дело это повело за собою открытие и других, не менее бесчестных дел, в которых замешались даже наконец и такие люди, которых я доселе почитал честными... (...) Но дело в том, что я намерен это следить не формальным следованьем по бумагам, а военным быстрым судом, как в военное время (здесь и далее - выделено редакцией)... В таком случае, когда нет возможности произвести дело гражданским образом, когда горят шкафы с бумагами и, наконец, излишеством лживых посторонних показаний и ложными доносами стараются затемнить и без того довольно тёмное дело, – я полагаю военный суд единственным средством и желаю знать мнение ваше.

Князь остановился, как бы ожидая ответа. Всё стояло, потупив глаза в землю. Многие были бледны. (...)

– Само по себе, что главным зачинщикам должно последовать лишение чинов и имущества, прочим – отрешение от мест. Само собою разумеется, что в числе их пострадает и множество невинных. Что ж делать? Дело слишком бесчестное и вопиет о правосудии. Хотя я знаю, что это будет даже и не в урок другим, потому что на место выгнанных явятся другие, и те самые, которые дотоле были честны, сделаются бесчестными, и те самые, которые удостоены будут доверенности, обманут и продадут, несмотря на всё это, я должен поступить жестоко, потому что вопиет правосудие. Знаю, что меня будут обвинять в суровой жестокости... Я должен обратиться теперь только в одно бесчувственное орудие правосудия, в топор, который должен упасть на головы виновных.
Содроганье невольно пробежало по всем лицам.

Князь был спокоен. Ни гнева, ни возмущенья душевного не выражало его лицо.

– (...) Вот моя просьба. Знаю, что никакими средствами, никакими страхами, никакими наказаниями нельзя искоренить неправды: она слишком уже глубоко вкоренилась. Бесчестное дело брать взятки сделалось необходимостью и потребностью даже и для таких людей, которые и не рождены быть бесчестными. Знаю, что уже почти невозможно многим идти противу всеобщего теченья. Но я теперь должен, как в решительную и священную минуту, когда приходится спасать своё отечество, когда всякий гражданин несёт всё и жертвует всем, – я должен сделать клич, хотя к тем, у которых ещё есть в груди русское сердце и понятно сколько-нибудь слово «благородство». Что тут говорить о том, кто более из нас виноват! Я, может быть, больше всех виноват; я, может быть, слишком сурово вас принял вначале; может быть, излишней подозрительностью я оттолкнул из вас тех, которые искренно хотели мне быть полезными... (...) Но оставим теперь в сторону, кто кого больше виноват. Дело в том, что пришло нам время спасать нашу землю; что гибнет уже земля наша не от нашествия двадцати иноплемённых языков, а от нас самих; что уже, мимо законного управленья, образовалось другое правленье, гораздо сильнейшее всякого законного. Установились свои условия; всё оценено, и цены даже приведены во всеобщую известность. И никакой правитель, хотя бы он был мудрее всех законодателей и правителей, не в силах поправить зла, как ни ограничивай он в действиях дурных чиновников приставленьем в надзиратели других чиновников. Всё будет безуспешно, покуда не почувствовал из нас всяк, что он так же, как в эпоху восстанья народ вооружался против врагов, так должен восстать против неправды. Как русский, как связанный с вами единокровным родством, одной и тою же кровью, я теперь обращаюсь к вам. Я обращаюсь к тем из вас, кто имеет понятье какое-нибудь о том, что такое благородство мыслей. Я приглашаю вспомнить долг, который на всяком месте предстоит человеку...»

И если все это, по распространенному мнению, был бред сумасшедшего, то почему более ста лет замалчивается поразительное по своей точности и не утратившее смысла до сих пор легко угадываемое описание коррумпированной России?

Так, может, нелицеприятные высказывания современников Николая Гоголя были ничем иным, как попыткой в некотором смысле скрыть, приглушить основную идею всех произведений великого мастера? Гоголь хотел вынести приговор коррумпированной российской бюрократии и обосновать потребность России в «сильной руке». Нечистые на руку чиновники всячески старались запретить, уничтожить, ликвидировать все, изобличающее их. Быть может, Гоголя, да заодно и самих себя, хотели спасти от той неминуемой участи, которая ждала его, получи б его произведения положительные отзывы? Но это опять-таки, догадка. Правда недоступна.

«Горьким словом моим посмеюся» – цитата из книги пророка Иеремии была высечена на надгробном памятнике Николая Васильевича Гоголя, будто лишний раз доказывая, что Гоголь не был до конца понят при жизни. Не понят он до конца и сейчас...

«Душа его была совершенна...»

Ольга ЮДИНА